Клод слушал Эхана со всё возрастающей угрюмой настороженностью.
«Вот прикопался», — думал он, хмурясь и мусоля в руках прохладный стакан. — «Не кот, а клещ натуральный. Инквизитор хренов. И где ж вас таких правильных делают?! Взорвать бы эту треклятую фабрику, чтобы не было вас — моралистов. Чтобы было в мире хорошо и весело. Да, будут беспорядки, зато все поймут, что значит жить. Жить, Эхан, а не существовать, не влачить свою милую, конечно, но такую правильную и от того жалкую жизнь. Не запирать себя в рамки. Не маяться от того, что кто-то не запирает, кто-то нарушает правила и при этом счастлив».
— Можешь не терпеть. Тебя никто не заставляет, — Клод цокнул языком и опустошил содержимое стакана. Виски был хорош: настоящий, крепкий, терпкий напиток. От такого невольно захмелеешь, начнешь вспоминать старые времена, повторять по сотню раз проговоренные байки. Дьявол, да с любым хмырем на двоих раздави бутылку первоклассного виски, и мир уже не станет казаться таким серым, а собеседник — хмурым. Эхану этого было не понять, а Клоду было не понять, зачем переводить дорогостоящий напиток впустую?! И даже похрен на цену, не ему платить, но отказ хмелеть при нём пьянеющий Клод воспринимал, как акт недоверия, а бесконечные нотации, как попытку вступить в связь со своим мозгом.
«Нелепо», — думал Клод, — «Зачем все это? Не твоя же сестра померла, родив ребенка! Так что ты причитаешь?! Не заставлял я их спать с собой, беременеть и рожать!» — вампир пододвинул к себе бутылку и наполнил себе новый стакан. У него к алкоголю была стойкость, но хмельное состояние он любил, потому пил быстро, намеренно, жадно. Он многое, что в этой жизни делал жадно и ничуть этого не стыдился. Только злился на попытки ткнуть себя носом в это, словно бы котёнка в лужу. Сперва не очень, почти в шутку, но, в конце концов, его терпение трескалось. Трудно пить при человеке, который не пьянеет с тобой на пару и явно осуждает твой образ жизни. Трудно даже при учёте, что Клода, чаще всего, это осуждение забавляло.
— Жалко тебе, — Клод глубоко выдохнул и протёр рукой рот. — Да, мне тоже жалко. Красивые, молодые, толком не пожили и умерли, рожая ребёнка. Надо было не рожать. Тогда бы всё было красиво и правильно. Мамочки были бы живы ещё лет пятьдесят, и если бы не умерли от опухоли, аварии или от какого-нибудь передоза, то были бы у мамочек другие дети. А ту же Элину — к чёрту, пусть бы не родилась, пусть бы оставила мамочку живой, — Клод хотел вспоминать прошлое и веселиться, а не думать о трупах, но по его пустому голосу было сложно понять настроение, в то время как оно стремительно катилось вниз.
— У Элины погибла мама, и росла девочка без неё. Одна росла и очень долго боялся того, что видит и чувствует. Вот это печально, — сообщил он проникновенным тоном. — Мать её убежала. Решила, что я никогда её не полюблю, запудрила себе голову и убежала, а потом родила эту девочку, чтобы её, видимо, воспитывал кто-то лучше меня: надежней, умнее, порядочней, — Клод махнул рукой — знал он этих порядочных и ему, в общем-то, было не жалко. Любил он и, правда, только одну женщину, а с другими просто проводил время. Иногда это кончалось так, как с Элиной.
— Всё это, наверняка, правильно. Но если бы мамочка догадалась мне сказать о своём желании иметь от меня детей, я бы её предупредил. Если бы он мне сообщила, что собирается родить, я бы изначально воспитал Элину в семье. Да, жизнь матери это бы не спасло, зато дало другую, долгую и интересную жизнь. По-твоему, это ничего не стоит и надо жалеть уже двадцать лет как мёртвую мамашу, а по мне так это двадцать лет жизни ребёнка — это не мало. Может быть, ты и не захотел для себя такие двадцать лет, но любому нормальному живому существу жить хочется, Эхан, и жить нужно. Жить и жалеть живых, коль скоро тебе кого-то надо пожалеть.
Скучный мужик Эхан. Даже не понятно, как они связались-то вместе, а ведь связались. И жил Клод у него, и, по случаю, прикрывал, и не видел в этом ничего такого страшного, но от бесконечного занудства кота порой сводило зубы. Будь это кто другой, Клод бы давно переломал бы ему половину костей, а Эхана зачем-то слушал и огорчался. Не умел Эхан жить по-настоящему. Жил он правильно, как нужно, соблюдая все свои правила, и Клоду эта жизнь казалась очень скучной.
— Знаешь, что? Идика ты со своими нотациями к своему любовнику, — беззлобно пробурчал он и, прихватив полупустую уже бутылку, двинулся из комнаты. На полпути к себе, Клод понял, что без сигарет всё-таки жить отказывается и спустился вниз. Вскоре в заведённой машине загромыхала и начала удаляться музыка. Вечер для Клода оказался незаконченным.