Навряд ли кто-нибудь спросит ее о том, что произошло после набега на резиденцию Рейли, и она уж точно не ответит, по многим причинам. Отчасти, потому что очень не любит говорить, отчасти, потому что сама ничего не помнит, а еще — потому что нечем тогда было гордиться. Рана на спине все еще саднила и не давала нормально лечь, иногда начинала болеть голова и накатывала нестерпимая жажда, но хуже всего была абсолютная беспомощность: как же давно ей не доводилось ощущать себя новорожденным котенком! Клетка, в которой и растянуться во весь рост было сложно, под жалким брезентовым тентом, продуваемая всеми ветрами, кормежка два раза в день тем, что не пожелали бы есть и свиньи, едкие усмешки и откровенные издевательства. Пойманные эльфы готовы были убивать, если бы они смогли выбраться из своих узилищ, а конвоиры откровенно насмехались над ними, мол, навоевались уже, надо было раньше соображать. Еще тогда, когда в логово ворвались первые из захватчиков.
Она слышала перешептывания соседей по клеткам, боязливо косящихся на нее и пытающихся сгрудиться подальше от ее клетки. Они выглядели смешно, но говорили... да, они говорили, что она первой взялась за меч и ринулась в бой, что она дралась даже после того, как у нее отняли оружие — клыками и кулаками, что она успокоилась тогда после того, как из ее спины потекло водопадом, а по затылку прошлось тяжелое оголовье двуручного меча. И она была склонна верить тому, что плетут мирные, не умеющие даже с честью принять бой эльфы. Она презирала их за трусость, за то, что почти никто не поддержал ее тогда, за то, что сейчас они избегали смотреть ей в глаза и называли проклятым выродком. Хотя... они все называли ее так с самого детства, она уже давно привыкла. Но не могла простить им трусости, и не простит никогда. Никому. А себе не простит бегства от смерти, пусть остальные и называют это необыкновенной удачей: ведь можно было с достоинством принять смерть еще там, в особняке Рейли, или уйти в лес и умереть там, менее достойно, но уж точно не попавшись в грязную тесную клетку.
Сначала на нее ходили поглядеть, как на ярмарочное пугало, страшное и безобидное одновременно, отгороженное от мира частыми стальными прутьями. Даже вампирам было интересно, кто же она такая, и когда она перестала реагировать, ее попытались достать кончиком меча, просунутого внутрь клетки. Первого пытавшегося она загрызла насмерть, второго успели оттащить раньше, чем она окончательно перегрызла ему глотку. Больше к ней не ходили. Даже еду стали приносить реже и с опаской, а за спиной называли демоном и надеялись, что ее повесят с первой же партией мятежников. Хотя бы пляской на виселице она сможет повеселить их. А ей уже было все равно. Смерть намного лучше свободы, и пока вампиры это не поймут, эльфы будут продолжать борьбу за свободу, попадать в жадные лапы клыкастых и отправляться на эшафот с высоко поднятой головой, ощущая себя полноправными победителями.
Она уже давно сбилась со счета и перестала замечать смену дня и ночи, ее выводили из оцепенения только редкие окрики, означавшие, что принесли поесть. Тело больше не требовало сна и крови, а разум потускнел и угас, оставив только неясный след голых инстинктов, да и те притупились под холодными ветрами вступившей в свои права осени. Кажется, в один из дней ей на щеку опустилась первая в этом году снежинка, но она даже не пошевелилась, чтобы стряхнуть оставшуюся на коже капельку. Больше не осталось ни надежды, ни смысла продлевать то существование, которое она выгрызала у богини зубами. Сейчас она уже готова была сдаться, наверное, молилась бы Дану о том, чтобы жестокая богиня впервые сжалилась над ребенком леса и забрала ее душу, но... Кому она была нужна? Каждый раз ей не дарили жизнь, нет, ее возвращали: швыряли под ноги никому, кроме нее самой, не нужную вещь.
Она не заметила, как начали пустеть клетки под брезентовым тентом на продуваемом всеми ветрами холме, перестала реагировать на грубые окрики надсмотрщика, даже не сразу отреагировала на то, что у ее клетки впервые за долгое время кто-то задержался дольше, чем требовалось, чтобы просунуть между прутьями стакан воды и пару кусков подсохшего хлеба. Наверное, она окончательно достала Дану в этот день, раз богиня решила снова вернуть своей подопечной ее бессмысленную жизнь.

Взгляд очень сложно сфокусировать в одной точке, хорошо хоть, что пока расплывчатое пятно остается неподвижным, что-то требуя от надсмотрщика, грубоватого и явно недовольного своей участью — присматривать за ней считалось большой неудачей. Наконец, вместе с нарастающей головной болью начинают проясняться черты лица, плавные, как будто бы выточенные из мрамора рукой настоящего Мастера, только у эльфов настоящих, чистокровных такие лица. Синие глаза, глядящие на нее с непониманием и жалостью, скрывающейся за интересом. Заостренные уши, почти скрытые длинными волосами. Точно эльф, чистокровный, она бы даже сказала — породистый, она много их видела и в селении, любующихся пейзажами и рассуждающих о вечном, но больше всего ей нравились эти лица, искривленные страхом смерти, с глазами, что темнее океанского дна от переживаемого ужаса. Она никогда не любила своих кровных родственников по материнской линии. Но воевать против них... более бессмысленно, чем против клыкастых родичей. Ходя бы потому, что вторые не признают в полукровке «свою».
«Тоже пришел посмотреть? Если он сделает еще шаг вперед, я смогу его убить. Это ничего, что надсмотрщик стоит рядом, он все равно не успеет добежать. Зря ты надеешься, что тебя сумеют спасти от моих клыков, ничтожество. Даже если это будет последним, что я успею сделать, я тебя убью. В последний раз попробую эльфийской крови, а потом уйду. Если повезет, смогу забрать с собой еще кого-то из этих упыриных выродков. Только бы встать».
Она не стала рваться на свободу сразу же, как только сухо клацнул замок, откидывая дужку и с тихим стуком падая на землю. Сейчас, промерзшая и проведшая слишком много времени в одной позе, она мало что сможет сделать вне своего узилища, поэтому сперва стоит осторожно, незаметно разминать затекшие мышцы, постепенно выпрямлять сгорбленную спину, невзирая на острую боль в лопатках и позвоночнике. За столько времени она уже привыкла к боли, к тошноте из-за нехватки крови, к слабости, к побоям озверевших надсмотрщиков. Теперь это не мешало ей двигаться, только следовало делать все медленно и осторожно поначалу, давая себе заново привыкнуть к необходимости двигаться.
«Надо же, перешел на эльфийский. Как благородно. Как лицемерно. Он жалеет меня? Надо же, нашелся кто-то более жалостливый, чем богиня? Может, он сейчас откроет дверцу и погладит меня по головке? Тварь. Если ты думаешь, что я передумаю убивать тебя только из-за этого... ха-ха».
Она прищурилась, вглядываясь в силуэт, скользящий вокруг ее клетки, но головы поворачивать не стала, только наклонила ее ниже, чтобы скрыть блестящие от ненависти и ярости глаза, незаметно сжав левую руку в кулак и проверяя, нормально ли гнутся пальцы. А в следующую секунду снова услышала его мягкий голос и характерный скрип нехотя открывающейся дверцы — даже та сопротивлялась, лишь бы не выпускать полукровку на волю, лишь бы не дарить свободу бешеному зверь, которого разумнее пристрелить издалека, чем подпускать к себе на непозволительно близкое расстояние вытянутой руки. А она воспользуется этой оплошностью, доверчивостью. Чрезмерной глупостью. Надо только заставить себя встать, но сейчас, чувствуя внизу живота горящий комок ненависти, это очень легко.
- Не твое дело, эльф, - голос хриплым наждаком резанул по ушам и заставил поморщиться — она не говорила уже чуть меньше месяца, морозный воздух обжег глотку, и огромных трудов стоило не раскашляться. Неловкое движение — и вот она уже у дверцы, еще одно движение, и она выбралась наружу, повела головой, осматриваясь и оценивая ситуацию. Надсмотрщик действительно ушел недалеко, а стоило только ей ступить на землю, напрягся так, что жилы вздулись — кажется, он действительно готов ее убивать. - Идиот, - мышцы, наполненные чистейшей яростью, повиновались легко и быстро — это позже придет откат в виде ломоты в костях, озноба и непрекращающейся слабости. А сейчас она без труда преодолела разделяющее ее с эльфом расстояние и сгребла его воротник в кулак, притягивая к себе и зло глядя в синие холодные глаза.
«Доверчивый придурок, небось, из верхушки высокородных, какая-нибудь важная нынче шишка. Такие умеют добиваться того, чего не смогут все остальные. Посмотрим, что ты запоешь, когда я прокушу тебе шею».

Отредактировано Этайн (06.01.2016 13:49:14)

Надменность во всем естестве эльфа не раздражает — она уже давно привыкла к таким взглядам и улыбочкам, которыми ее одаривали с самого детства, окатывая в добавок тоннами морозного презрения. Но вот его беспечность... хочется тут же свернуть ему шею, чтобы больше неповадно было так заблуждаться по отношению к ней и подобным ей, а она не сомневалась, что таких же найдется даже слишком много — жизнью обижены слишком многие из-за разворачивающихся в последнее время событий. Даже мирные любители цветочков в какой-то момент начинали походить на бешеных собак, кусающих всех без разбора. А этот белобрысый приперся к военнопленным, без раздумий открыл клетку самой опасной из них и не собирается даже давать ей отпор! Просто стоит и смотрит в ее пылающие жаждой и яростью глаза.
«Быстрее? Ты полагаешь, что выстрел с такого расстояния окажется быстрее меня? Одно мое движение, и пуля застрянет в твоих мозгах, мразь. А я использую твое тело в качестве щита, пока не подберусь к этому олуху поближе и не смогу дотянуться, чтобы свернуть ему шею. Поверь, я многое умею, и не дать себя убить — это первое, чему я научилась!»
Она не упускала из виду ни самого надзирателя, ни вскинутой винтовки с нацеленным на нее дулом, готовая в любую секунду перейти от мыслей к делу, бросить тело вперед и в сторону, уходя из-под выстрелов, в последний раз выложиться на полную, чтобы этот чертов лагерь и эти омерзительные кровососы запомнили ее навсегда, чтобы ею пугали по ночам непослушных детей. Но...
«Что?»
Поверить в произошедшее было сложнее, чем в существование у нее хотя бы одного живого родственника, хотя оба события были равнозначно невозможными. Этот чертов эльф, этот надменный ублюдок, этот беспечный идиот... пододвинулся так, чтобы самостоятельно ее закрыть! Пальцы, сжавшиеся на его воротнике в кулак, дрогнули и разжались, а удивленно округлившая глаза полукровка отступила на шаг, приоткрыв рот, проследила за тем, как белобрысый начал осторожно снимать перчатки, и... согнулась пополам от хохота. Смеялась она долго, заливисто и радостно, как не смеялась, кажется, никогда, не имея возможности остановиться и перевести дыхание, хватаясь за живот и изредка качая головой.
«Дану, ты что, решила надо мной посмеяться? О богиня, да таких придурков просто не бывает! Еще ни разу не видела, чтобы еда не просто сама приходила, но еще и кастрюлю принесла и сама себя приготовила! Вот же несчастный».
- Этайн, - отсмеявшись, она выпрямилась и смахнула выступившие от смеха слезы, с ног до головы еще раз осмотрела припершегося к ней эльфа, едва подавила очередной смешок и склонила голову к плечу, испытующе прищурившись. Желание убивать понемногу отступало, по крайней мере, раздражение как рукой сняли, а на смену ему пришло любопытство — а как вообще это ходячее недоразумение выжить смогло, с его-то наивностью и безрассудством?! И ведь не молодняк, по глазам видно: только у проживших достаточно долго в глазах появляется характерный ледок, как будто вглядываешься в зимнюю стужу. - Я слушаю тебя, эльф. Говори, - ей нельзя было отказать в уме, пусть многие и считали, что она умеет только кромсать врагов в мелкий салат и глумиться над их смертью после кровавой жестокой победы. Да, те, кто заслуживал жестокости, видели ее ярость и не переживали этого, но те, кто не бросался на нее с остервенением и желанием победить живую легенду, заслуживали, по крайней мере, терпения.
По-зимнему холодный ветер трепал отросшие пряди, пробирал до костей и не давал расслабить сведенные судорогой напряжения мышцы, но она не обращала на него внимания, вдыхая морозный воздух полной грудью: она заново полюбила свободу и свою жизнь в этот момент, как и после каждой победы, снова и снова признаваясь себе в том, что бесконечно сильно хочет жить. Невзирая на все сложности, градом сыплющиеся на ее голову с самого рождения.
«Нет, больше я не смирюсь. И не дам снова усадить себя в клетку. Дану, я клянусь тебе, ты больше не услышишь от меня ни единой молитвы о смерти!»

Она задумчиво рассматривает эльфа — ей нечего стесняться, незачем прятать взгляд и коситься украдкой. Она не настолько «воспитанная», по меркам современного общества, чтобы стараться вести себя согласно ненужному, совершенно глупому этикету. Когда-то, когда она была намного младшее, ей старались вбить некоторые правила: нельзя смотреть в глаза тому, кто выше тебя по статусу, это признак неуважения, нельзя смотреть слишком пристально, нельзя, ни в коем случае, обращаться к старшим на «ты». Но она плевать хотела на статус и старшинство, упорно смотрела собеседникам в глаза и неизменно получала за это оплеухи. И сейчас, расслабив плечи и чуть прищурившись, она следила за его движениями, за тем, как плавно и грациозно эльф перемещается, как будто бы не его пытались убить всего пару минут назад.
«Странно видеть его, свободно расхаживающим среди пленных. Очень странно то, что его слушают вампирьи выродки. Но еще удивительнее, как его не пытаются убить свои же, менее удачливые... или как это сейчас называется? И ему ведь не страшно, иначе я бы уже почувствовала».
За столько лет борьбы она научилась различать страх по малейшему движению крыльев носа, по взгляду, по учащенному дыханию. От нее мало кто мог по-настоящему скрыть страх, злость, раздражение. А этот белобрысый, хоть и не был равнодушен, скорее испытывал заинтересованность и жалость к ней, вел себя не как жертва или зритель, а как спаситель на белом коне, примеривший рыцарский шлем и взваливший на плечо тяжелый двуручный меч. И выглядело это среди грязного лагеря под открытым небом, усеянного клетками с затравленными, ненавидящими пленными... смешно. Наверное, ему неприятно, что над ним смеются, даже не скрывая этого, но ей, конечно же, было совершенно все равно.
- Я не успела их догнать, - ей не особенно хотелось рассказывать причину своей задержки, особенно тому, кто не имел к вылазке никакого отношения. Вернее, к вылазке ее отряда самоубийц, отчаянного и преданного богине. Где сейчас те, кому посчастливилось выжить в той свалке? Судя по шепоткам плененных, им удалось добраться до покоев упырей из рода Рейли и даже убить их, но что с ними стало дальше? Остальные знатные семьи не оставят нападение без внимания, не спустят дерзким детям Дану с рук их наглую выходку. Многие ли сейчас живы из тех, кто выбрался из особняка и штормовой волной покатился дальше? Она привыкла, что в этом мире у нее нет никого, кого бы она могла считать близким себе, но отчаянные эльфы, лица которых не были искажены ужасом приближающейся смерти... показались ей симпатичными. Если бы не та рана, она ушла бы с ними без колебаний, последовала бы за старым друидом, так похожим на ворону дождливым днем, до самого конца. Возможно, если бы она осталась с ними, а не уползла с поля боя, спасая свою жизнь, она бы смогла что-то изменить. А теперь будет ли еще один шанс окунуть этот дрянной мир в кровавую топь? - Ко мне не пускали праздных зевак, эльф, мне оставалось убивать только конвоиров, приносивших мне стакан воды, - она спокойно пожала плечами и проводила взглядом идущего за ними по пятам вампира, походя показывая ему многообещающий клыкастый оскал.
«Зима уже достаточно близко, чтобы ее колючий снежный ветер принес какие-то перемены. Что же будет ждать меня впереди? Возможно, я еще смогу отплатить старику за возможность драться с его отрядом. Если он еще будет жив к тому времени, как я приду за душами этих комаров-переростков».
- Почему ты можешь здесь ходить без кандалов, эльф? И какого черта тебя слушают кровососы? - она не знала о том, что произошло в мире после смерти Рейли, отрешившись от окружающего сразу же, стоило ей оказаться в запертой клетке. Очень хотелось спросить, что изменилось после того, как один из знатных родов вычеркнули, да и изменилось ли что-то. Но почему-то было страшно услышать, что всему миру оказалось наплевать на старания маленького отряда самоубийц, как она мысленно окрестила их налет. Будущее было слишком зыбким и переменчивым, оно казалось песком, готовым засосать в самые глубины трясины, и из водоворота уже нет и не будет выхода.

«Липовый король не менее липового государства. Богиня, дай своему сыну немного недоверия к окружающим! Как можно полагать, что эльфы, единожды схваченные кровососами, могут стать свободны? Эти кровавые ублюдки не выпустят своего, они просто создают резервацию. А ты что, не понимаешь этого, идиот? Хотя... ну да, конечно не понимаешь».
Никакого трепета и уважения к своему, по сути, королю она не испытывала и даже не собиралась в каком-нибудь далеком будущем. Она вообще не склонна была испытывать позитивные эмоции к дуракам, лезущим в берлогу и пихающим медведя в бок, пока он не проснется, а потом еще и обижающимся на то, что мишка бегает за ними по всему лесу в диком желании прибить. К тому же, фраза о том, что все поменяется благодаря ему одному вызывала еще один приступ смеха, правда, на сей раз ей удалось его сдержать — смеяться в лицо владыке второй раз за неполные полчаса... пожалуй, лучшего способа пойти на плаху еще не придумали, а она своей жизнью дорожила.
«Он что, обижен жизнью? Откуда взялись фразочки вроде «меня посчитали лишним и оставили»? Очередной изгой на мою голову? И почему они все считают, что если у меня была тяжелая судьба и я ненавижу обе мои «семейки», то я обязательно их всех пойму? Тупицы. Наивные болваны, совершенно не разбирающиеся в душах. А туда же, в монархи лезут, эго свое задавленное тешат. Богиня, за что мне это все, а? Или ты меня не любишь еще больше, чем их? Не пойму».
Вот сейчас она всерьез задумалась о том, почему раса эльфов стала постепенно слабеть. Ведь раньше она обладала невероятным могуществом, жителей леса боялись больше, чем ночных кошмаров, вернее, они и были худшим ночным кошмаром! И она не может ошибаться, она видела того, кто пережил больше, чем она, раз в шесть, если не больше, он вел их на особняк Рейли, он вселял желание драться и убивать одним своим видом, ему даже не надо было ничего говорить, только махнуть рукой, и преданные ему, бесстрашные, лучшие ринулись в атаку, не заботясь о себе, не испытывая того гадкого желания спастись, и пусть гибнут другие вместо него. А что теперь? Теперь к власти ползут жалкие подобия прошлого, недостойные стоять в тени старых властителей. Алчные, эгоистичные, бесхребетные, стремящиеся к выгоде исключительно для себя. Или, наоборот, альтруисты с исковерканной душой. И пока все они будут сидеть на своих нагретых, отвоеванных, выпрошенных местах... эльфы будут отбросами этого мира.
«Надо же, я удостоилась подачки. Теперь мне необходимо броситься ниц, целовать пыль у его сапог и молить взять меня к нему под крылышко? Святая наивность. Богиня, да разве еще остались такие в роду эльфийском?! Не поверила бы, если бы сама не столкнулась».
Тем не менее, она поймала пакет одной рукой, оценивающе его осмотрела и, даже не задумываясь, вонзила в пластик клыки, запрокинув голову, - ей это было жизненно необходимо, и отказываться от возможности продлить себе существование... слишком глупо. После первого же глотка стало так хорошо, что чуть не подкосились колени: тепло чужой крови разлилось по всему телу, принося с собой облегчение, снимая боль, заглушая и убивая жажду, все это время нещадно дравшую горло наждаком. Сделав последний глоток, она отбросила выжатый досуха пакет в сторону и с удовольствием облизала окровавленные клыки. Теперь она могла намного больше, чем пару минут назад, теперь ей не составит труда убить всех и сбежать, но...
- У меня есть три пути: обратно в клетку и затем на плаху, убить тебя и сбежать, остаться с тобой и защищать твою наивную белобрысую голову. Первый выход — не вариант вообще, второй... меня все равно будут потом искать, придется прятаться и быть осторожной, потому что с оравой голодных упырей не справлюсь даже я. Остается только третий выход, - она криво улыбнулась, прищурившись и рассматривая незадачливого короля. - Ну что, твое высочество, берешь меня своим телохранителем? Вероятность, что ни я, ни кто-либо другой не придушит тебя ночью подушкой возрастает до небес. Согласись, в твоем положении — заманчивое предложение. И мне выгодно.

Отредактировано Этайн (15.01.2016 12:50:49)

«Ну давай ты еще будешь полчаса ломаться, чтобы у меня окончательно затекли ноги и сдали нервы. Я же так это люблю!»
Она закатила глаза и беззвучно тяжело вздохнула, отчаянно пытаясь взять себя в руки, а то желание перегрызть эльфу глотку снова начало накатывать штормовыми валами, и заглушать его становилось все труднее. Она, конечно же, терпеть не могла, когда кто-то так долго и мучительно пытался принять решение. Для этого, черт возьми, не требуется трех-пяти часов раздумий! Нет, она еще понимала, когда собирались старейшины рода и долго думали, что делать с приблудившейся полукровкой, от которой совершенно непонятно, чего вообще ждать — там она и сама задумалась бы, но когда они столько же думали, что делать с горящим под боком лесом... Кажется, ее тогда держали в пять рук, шестой затыкая рот, чтобы она своими оскорблениями не мешала высшим общины думать. А теперь этот недоделанный монарх ходит вокруг нее и задумчиво изрекает какие-то банальные истины таким тоном, как будто как минимум делает пророчество на ближайшие сто лет, причем оно обязательно сбудется.
«Еще минута, и я его действительно убью. Или покалечу — что успею».
Она вынуждена была сцепить руки за спиной и до побелевших костяшек сжать пальцы, закусив губу для того, чтобы не развернуться и не впечатать кулак в высокородную скулу, которая, признаться, очень напрашивалась в последние несколько минут. Кроме того, она терпеть не могла, когда кто-то намеренно становился у нее за спиной — было в этом что-то, что заставляло расписаться в своей беззащитности, а это чувство она терпеть не могла даже больше, чем своих кровных врагов.
«О богиня, да когда же он перестанет нести чушь? Естественно, я не животное — меня подобрал и вырастил человек, а не волки. Фу, и кто придумал эту глупую шутку? Найти бы его и запихать ее обратно в глотку, чтобы неповадно было. Но какой же идиот, а? Ну кто, спрашивается, верит всему, что болтают вокруг?! Да, понимаю, я убиваю даже без предупреждения, но не всех же подряд! Хотя вот этот придурок уже близок к заветной грани. Клянусь богиней, еще немного, и ему я тоже буду запихивать в глотку его насквозь лживые фразы».
- Может, ты уже перестанешь ломаться? - она резко развернулась лицом к королю и опустила ему на плечо ладонь. - Будем считать, что мы договорились, и мои обязанности вступают в силу сейчас же, - хлопнула эльфа по плечу и опустила руку, украдкой проведя ладонью по штанине и стирая с нее даже упоминание о касании.
Как только слова были произнесены, резко полегчало, даже багровая пелена ярости начала нехотя уходить — она дала обещание хранить чужую жизнь. Редко когда она на такое готова была пойти, и еще ни разу не делала решающего шага, потому что дороги назад после него не будет. Для нее чужая жизнь, которую она взялась беречь, становилась почти собственной — так уж ее воспитал старичок-отшельник, и от вбитых им в голову принципов было почти невозможно избавиться. Наверное, это даже к лучшему — часто они спасали ей жизнь, да и сейчас, в принципе, тоже буквально вытащили из петли.
«Дану, это, скорее всего, твоя очередная шутка — свести нас вместе. И ты прекрасно знаешь, как я тебя за это... ненавижу!»
- Мне нужен мой меч, - она резко развернулась и безошибочно направилась к арсеналу, куда кровососы выбросили ее драгоценное оружие. Порой верный кусок стали, хорошо заточенный и идеально для нее сбалансированный, мог отобрать жизнь вернее любой пули, да и спасти от нее же. Еще никто не отменял проворства и острого зрения, верно? Но для того, чтобы вернуть себе форму, надо было еще очень долго и упорно тренироваться: сейчас она ослаблена настолько, что поединок даже с простым надзирателем принесет ей больше проблем, чем пользы и удовлетворения. А впереди ее ждали противники куда сложнее обычных полукровок и квартеронцев, пусть и набранных кем-то там свыше после «тщательных проверок».
«В конце концов, это же не конец света? Так даже интереснее... Хотя кого я, черт возьми, убеждаю? Пора встречать толстую полярную лисицу, она прямо жаждет меня покорить. Ну да ничего, не впервые. Прорвусь!»