Ян не чувствовал ровным счетом ничего, стоя перед знакомой дверью. Даже практически не ощущал, как сжимаются на плече пальцы его конвоира. Он был полностью опустошен и измотан. Слишком устал даже чтобы думать. Когда он первый раз тут оказался, то наивно полагал, что все худшее, что было в его жизни, осталось позади, и он сможет, наконец, жить как нормальный человек. О, если бы он знал, как ошибается, то сперва десять раз бы подумал, прежде чем соваться в логово Цепеша. И месяц спокойной жизни в тепле и достатке вряд ли стоил последних двух недель, проведенных в КГБ.
Это место вполне оправдывало свое название, и Ян действительно не понимал, как можно добровольно идти туда работать. Даже жизнь на улице и зарабатывание денег собственным телом была лучше. По крайней мере, все было честно и понятно. А там… Клуб Глобальных Бесчинств стал для мальчишки персональным адом. И вверг его туда тот, кому он начал доверять вопреки здравому смыслу. Ян всерьез не понимал, почему мужчина так с ним поступил, хоть и пытался. А потом бросил эти бесполезные потуги. Таким, как Цепеш не нужны причины, для них достаточно одного «хочу». Захотел – лишил свободы, повязав собственной кровью. Захотел – пригрел, дал надежду. Захотел - сломал и выкинул за ненадобностью, отдав на потеху тем, кто не ценит человеческую жизнь.
Сначала он терпел, старался держаться назло всем. Терпел и унизительные издевательства, и боль, старался абстрагироваться от того, что творили с его телом, пока объясняли, что хозяина надо слушаться. Но, наверное, это только в фильмах бывают герои, которые за идею готовы пройти все круги ада и не сломаться. А Ян был не в фильме, он не был героем, и не было даже идеи, за которую можно было бы цепляться. Он был обычным семнадцатилетним пацаном, пусть и закаленным уличной жизнью. И его ломали, целенаправленно, умело. А к такому улица не готовила.
Ян сломался, когда начали вырывать душу, по кусочкам, с особой жестокостью. Тело не выдерживало, отключало сознание и пыталось изменить форму, чтобы стало хоть чуточку легче. Но и тут не удавалось передохнуть. Зверя травили, заставляя менять облик, и, необученный, лишенный хоть какой-то помощи и поддержки, он на долгие часы застревал в полуформе, забиваясь в угол и скуля от боли, пока медленно ломались кости, все клеточки перестраивались, чтобы вернуть человеческий облик. До измотанного сознания долго доходило, что он совсем и не человек, а оборотень. Нелюдь. Не тот, кем считал себя всю жизнь. И принять это было катастрофически сложно. Все же не каждый день тебя выворачивают наизнанку, раздирают на части твое естество и пытаются слепить что-то иное. Возможно, если бы Давид все ему хотя бы объяснил, возможно, было бы легче. Если бы хоть немного помог. Если бы не отдавал тем, для кого наблюдать за мучениями необученного мальчишки было хорошим развлечением. Слишком много этих «если».
Впервые Ян кого-то ненавидел, настолько сильно, что сердце было готово разорваться от этого всепоглощающего чувства. И впервые он так отчаянно хотел Его увидеть, хотел, чтобы Он пришел и забрал его из этого места. Он бы стерпел любое наказание, пережил бы любое унижение он Него. Но хотя бы знал, что не безразличен.
Подросток не заметил, в какой момент он перестал чувствовать. Наверное, он просто смирился, смог переступить ту черту, за которой человек превращается в бездушную куклу, а сердце больше не способно ни на какие чувства, лишь по какой-то нелепой причине продолжает перегонять кровь по венам. Он смог абстрагироваться, перестать думать, перестать ощущать, действуя рефлекторно, выполняя только то, что ему говорят. Теперь он точно будет слушаться хозяина…
Когда дверь открылась, мальчишка даже не вздрогнул, сердце не сбилось с ровного ритма, как и положено обычному органу. Бессмысленный взгляд уперся в щетинистый подбородок. Если бы его конвоир не толкнул в спину, вынуждая переступить порог, он так бы и стоял неподвижно. Запах знакомого парфюма ударил по обострившимся рецепторам, и где-то там внутри, глубоко-глубоко, шевельнулись кровоточащие огрызки его душонки, но сразу затихли, придавленные усталым безразличием. Даже если бы Давид очень постарался сейчас его прочитать, то у него бы ничего не вышло. Просто потому, что нечего было читать. Пусто. Совсем. На осунувшемся бледном лице не дрогнул ни один мускул от возвращения в привычную обстановку. Парнишка только на автомате сделал шаг вперед и неосознанно подтянул сползающие джинсы, которые на честном слове держались на худых бедрах. Кажется, это был его максимум на собственные действия, и надо было ждать приказа хозяина, как ему и вдалбливали. Он ведь теперь послушный раб.

Ожидал ли Ян другой встречи? Теплых объятий, возможно, извинений, или хотя бы объяснения? Нет. Было бы глупо и слишком наивно  даже мечтать о таком, а теперь-то уж точно подросток растерял всю наивность и веру в лучшее.  Он даже не оторвался от своих бумажек, заставляя мальчишку ждать, пока найдется хоть секундочка, чтобы убедиться в целостности своей собственности.  Внезапный приказ – и парнишка послушно  делает шаг вперед, потом еще один, и еще, пока не упирается коленями в диван. Он не смотрит на мужчину опустив отсутствующий взгляд. Ведь примерным рабам не положено смотреть в глаза хозяину, пока тот не разрешит. А Микки теперь послушный мальчик, и он будет делать то, что ему говорят, не испытывая при этом никаких эмоций.  Пришлось отступить на пол шага назад, чтобы снять поношенные кеды. Вжикнула молния тонкой куртки, и ненужный элемент одежды упал на пол чуть в стороне, диковато выделяясь на фоне изысканного интерьера.  Туда же последовала и толстовка, под которой  ничего не оказалась. Кажется тогда,  при попадании в кгб,  на нем была еще футболка… Неважно. Это было давно и не правда.  С застежкой джинсов вышла легкая заминка, руки слушались плохо и еле заметно дрожали. Парень был спокоен, он просто мало спал и еще меньше ел в последнее время и изрядно продрог. Штаны свободно соскользнули вниз по худым ногам, и мальчишка  отправил их к общей кучке вместе с носками. Взялся уже за резинку боксерок – но очередной приказ его остановил. Достаточно, так достаточно. И снова замер как истукан, опустив руки.
Все же стоять почти  голышом было прохладно,  и парнишка почувствовал, как по телу проходит легкая дрожь, прежде чем понял, что для него есть новый приказ, пусть и безмолвный.  Пришлось сесть, как и хотел хозяин, хотя даже приближаться к нему не хотелось сейчас.  По телу тут же побежали мурашки от прикосновений горячих ладоней. Казалось бы, от них должно было бы стать теплее, но  мальчишка будто заледенел еще больше, как снаружи, так и изнутри. Он мог быть собой доволен – он не вздрогнул, даже не шевельнулся, все еще сохраняя безразличие к  происходящему. Лишь неловко дернулся, чтобы сохранить равновесие и не впечататься в хозяина, когда его так бессовестно придвинули. Вопросы прозвучали с нескрываемой издевкой, и мальчишка чуть не ляпнул «Да, хозяин, было весело».  Но нельзя говорить, пока не разрешат. Мики это хорошо усвоил.  И все же от злых ноток в голосе внутри что-то дало трещину, сбой в послушной системе. Парень не мог это контролировать, но кажется внутренний зверь, с которым он еще не нашел сладу, болезненно заскулил.  Но пока подросток мог заглушать его завывания, подавляя, а потому послушно отпил из стакана, который держал хозяин. Он даже не поморщился, когда напиток огнем потек по внутренностям, скручивая желудок болезненным спазмом. Остатки его настоящего глубоко внутри даже отсалютовали его мучителям.  Выдрессировали его, все же,  на славу.
Чем ближе оказывался к нему Давид, чем больше к нему прикасался, тем больше трещинок бежало по внутреннему кокону, который сдерживал все чувства. Как-то отстраненно он ощутил желание ударить посильнее, оттолкнуть, попросту закатить истерику и выпустить все, что наболело. Мальчишка ощутимо вздрогнул и поспешно закусил губу, сдерживая стон, когда вампир внезапно впился ему в шею. Не так как раньше, осторожно, даже бережно. Сейчас острые клыки просто рвали плоть больше, чем надо было, не заботясь о сохранности.  Какая разница,  все равно ведь заживет. Потеря крови сейчас ощущалась совсем не так как раньше, не было той слабости, а если и оставались ее отголоски, то они быстро  пропадали, подчиняясь ускоренной регенерации.
И снова приказ.  Вот только он практически разнес в дребезги все его самообладание. К этому он готов не был, совсем.  Он научился вызывать обращения, и даже мог оставаться в сознании, пребывая в звериной шкуре. Но сам процесс... это было отвратительно, долго, и безумно болезненно, особенно при возвращении в человеческий вид.  И он не был готов к тому, чтобы такое увидел Цепеш. Мальчишка понимал, что ему придется это сделать, прямо здесь, перед ним, но в  первые секунды он будто занемел, уставившись на пятнышко собственной крови на воротничке рубашки мужчины. Это было худшей пыткой, худшим унижением. Но подчинение хозяину в него вбили хорошо, ему пришлось  слезть с нагретых колен мужчины и немного отойти в сторону. Заторможено, негнущимися пальцами, он подцепил резинку боксерок, стягивая из. Зверю не нужна одежда, а при обращении она будет только мешать. Мальчишка зажмурился,  опуская голову, и постарался сосредоточиться, найти контакт со своим зверем. Это единственное, что у него более или менее получалось. А потом для него все слилось в сплошную кашу, пока тело  медленно перестраивалось, выкручивая суставы, ломая и сращивая заново кости. Кажется, он скулил от боли, роняя на ковер крупные слезы, и случайно  распорол этот самый ковер отросшими когтями. И несмотря на замутнённый рассудок он чувствовал каждой клеточкой изменяющегося тела тяжелый взгляд, от которого он совсем терял контроль, упускал связь и тратил слишком много времени на то, что у него почти стало получаться.
Подросток не смог бы ответить, сколько прошло времени, прежде чем на испорченном ковре полностью сформировался зверь.  Кажется, совсем давно, в другой жизни, он видел в какой-то передаче похожих котов. Вот только его зверь был в разы крупнее и не отличался той красотой. Шерсть не блестела, на боках проступали ребра, а кисточки на ушах были какими-то облезлыми. Видимо из истощенного человека никак не удавалось сформировать красивого домашнего кота… Зверь с шумом выдохнул, медленно поднялся и неуверенно переступил лапами, настороженно  прядая ушами. Все-таки передвигаться на четырех конечностях его точно никто не учил.

Довольно сложно было привыкнуть к  изменившемуся восприятию окружения. Если со странным зрением можно еще было смириться, то обостривший в разы слух доставлял мало приятного. Каждый шорох, мельчайший звук бил по чувствительным ушкам, и зверь  чуть заметно вздрагивал, улавливая особо громкие сейчас для него звуки.  Но, наверное, хуже всего было  осознавать, как человеческое сознание вытесняется звериным, и мальчишка не мог этому противиться. Этому его никто не учил. Зверь плюхнулся на попу, чтобы не путаться в собственных лапах, и настороженно принюхался, неосознанно прижимая ушки к голове, когда хозяин присел рядом.  Прикосновения  к шкурке не были особо приятными,  но Ян не мог себе позволить даше пошевелиться. Но вот его зверь был явно своенравнее затравленного мальчишки, и когда хозяин бесцеремонно полез ему в пасть, то сразу глухо и предостерегающе заворчал и дернул головой. Не нравилось ему вот такое обращение, но на этом все его проявление недовольства закончилось. Все же даже зверь понимал, что нельзя кусать хозяина, и пока то его не начал бить лучше посидеть спокойно. Неожиданно доброжелательный голос звучал будто из далека, Ян не понимал такой резкой перемены и опасался, что так же внезапно может произойти и обратно  изменение в худшую сторону.  Но его звереныш явно приободрился, и даже толкнулся головой в ласкающую руку, когда та добралась до чувствительных ушек. Все же приятно. И, кажется, сейчас его мучить не собираются, а значит можно немного расслабиться. 
Звереныш  не сразу сообразил, что от него требуется, но потом  все же поднялся, и неловко поплелся за хозяином. После нескольких же неудачных шагов он опять запутался в четырех лапах и плюхнулся на попу, как новорождённый котенок. Раздраженно рыкнул, и потом вовсе  улегся, решив не перетруждаться.  Он устал и все тут.  Зверя не волновало, что это может вызвать недовольство хозяина, а  Ян с каждой минутой терял контроль и не мог уже адекватно мыслить. Наглая зверюга подавляла и подчиняла, вырвавшись, наконец, на свободу.
Хозяин вернулся быстро, да еще и  с тарелкой. Мясо, идеально. Звереныш весь подобрался, навострив уши и облизнулся. Он был голоден, очень-очень голоден. И  в четвероногой форме ему еще не приходилось питаться. Ян  ни за чтобы не повелся на такое, особенно после всего что было. Но  зверь не желал слушать никаких доводов, и  чуть подполз ближе к тарелке, рядом с которой появилось еще две. Мясо было привлекательнее всего, но пить хотелось сильнее, поэтому каракал переключил свое внимание на миску с водой.   Это было еще более непривычным, чем ходить на четырех лапах. Звереныш неудачно ткнулся носом в воду и тряхнул головой, отфыркиваясь. Вторая попытка более удачной, и кот . наконец смог напиться.  Над тем, стоит ли поддаваться и  есть, он уже не раздумывал, а сразу начал поглощать сочные мясные кусочки. Молоко он проигнорировал. Это Ян любитель такого, а зверюга требовала мяса, да побольше.
Еда закончилась слишком быстро, но ему для начала и этого хватило. Зверь чувствовал себя гораздо увереннее, полностью взяв контроль над телом, и подросток внутри больше  не рыпался, решив, что это, наверное не так плохо.  Кажется, хозяин больше  доволен наличием домашнего кота, чем  проблемного беспризорника. Ну и ладно. Каракал неторопливо встал, встряхнулся и уже вполне уверенно потрусил по  комнате, принюхиваясь и осматриваясь. Ему тут определенно нравилось, пахло приятно.  Решив закончить осмотр потом, звереныш потоптался около дивана, запрыгнул на него и  удобно улегся, сворачиваясь клубком. О возможном недовольстве хозяина он даже не думал. Сейчас его волновало больше то, как бы поспать, а после найти еще чего есть.

Хорошо быть котом.  Особенно домашним.  Тебя кормят, купают,  вычесывают, одаривают теплом и лаской.  Не ругают, если ты решил запустить когти в дорогой ковер,  или пожевать хозяйскую руку. Всегда почешут за ушком и угостят вкусняшкой. Сказка, а не жизнь.  А когда ты большой и  грозный каракал, можно не опасаться, что тебя не заметят и  наступят на хвост, ведь всегда можно  в отместку всадить длинные когти  в ногу обидчика.
Котяра вальяжно развалился на диване под боком у хозяина,  лениво помахивая хвостом и  иногда трогая лапой шуршащую бумагу у него в руках. Он думал о том, забрать ее  у него и превратить в свою игрушку, или же нет. А может покусать его за руки?  Или в наглую пристроить свою не маленькую тушку у него на коленях, требуя ласки и почесушек?  Но все это делать было слишком лениво,  звереныш совсем недавно поел, и самое время было поспать. Игры можно отложить и на потом последние дни он только и делал, что ел и спал, спал и ел. Истощенный организму требовалось много пищи и отдыха для восстановления, и животинка ни в чем себе не отказывала, особенно когда хозяин кормит от пуза.  Котяра уже всерьез вознамерился хорошенько вздремнуть, но шестое чувство заставило его подобраться и  глянуть на мужчину. Зверь насторожено повел ушами и замер, вглядываясь в глаза напротив. Он был умнее и сообразительнее обычных котов, и сейчас ему очень не понравился взгляд хозяина. Что-то было совсем не так.  Он не мог пошевелиться, не мог отвести глаз,  кажется, даже дыхание у него перехватило, потому что такие непривычные, по-звериному желтые глаза глядели в самую душу.
Вторжение в свой разум зверь почувствовал сразу. И сразу взвыл от досады и обиды, потому что понял, что его хотят потеснить. Он почти забыл, что там внутри,  в самом дальнем закоулке подсознания все еще находилась его вторая часть,  человеческая, которую он почти полностью поглотил и подавил. Оставалось совсем чуть-чуть, чтобы окончательно завладеть и телом  разумом, чтобы больше не приходилось уживаться с двуногим бунтарем. Но  ему помешали, самым беспардонным и безумно болезненным способом. Он отчаянно цеплялся за ускользающее сознание пока хозяин неумолимо вытягивал, будто раскаленными клещами, жалкую человеческую душонку. Он не хотел уходить, не хотел уступать свое законное место. Слишком долго до этого человек подавлял его, не давал и шанса вырваться а свободу. А теперь, тот, кто помог ему вырваться на свободу, безжалостно заталкивал его обратно внутрь, заставляя изменяться не только сознание, но и тело.  Мягкая шубка пропала, уступая место  сухой и холодной коже, крепки лапы менялись на  тонкие руки,  поджарое звериное тело сменилось  человеческим, тщедушным и дрожащим.
Ян не хотел просыпаться, совсем-совсем не хотел. Было так спокойно, темно, он почти потерял себя, но это его не волновало.  Его уже ни что не волновало. И выбираться из вязкого мрака совсем не хотелось.  Но  его спокойное ничто разлетелось на мелкие осколки под напором дикого воя.  В считанные мгновения тот, кому он  подчинился, практически разодрал  его жалкое сознание на клочки, цепляясь острыми когтями за съежившуюся от боли душу, оставляя после себя кровоточащие борозды. Он не хотел уступать место неразумному мальчишке,  но Яна буквально выдирали из его когтей.
Возвращение в реальность оказалось самой изощренной пыткой. Парнишка не мог сообразить, где он, кто он, и что происходит.  В голове стояла невообразимая каша, не наблюдалось ни одной адекватной мысли. У него никак не получалось отделись себя от зверя, который все еще не хотел успокаиваться, цеплялся за сознание. Какофония звуков и запахов не давала сориентироваться, перед глазами плясали цветные пятна. Глаза никак не могли привыкнуть к измененному восприятию, и из них градом катились слезы, то ли от резкого света, то ли от боли.   Единственное что было четким и ясным, так это крепки и безумно теплые объятия, которые стискивали  дрожащее тельце. Но  они были неправильными, чужими, и мальчишка неосознанно барахтался, отчаянно отбивался, стараясь выбраться на свободу, совсем не отдавая отчета своим действиям. Из груди рвались сдавленные  всхлипы, звериный скулеж,  животная сущность никак не хотела успокаиваться и все еще цеплялась за человека, в надежде выторговать себе место в сознании.

Воздух мелкими неровными толчками  врывался в сжатые легкие,  все тело отчаянно дрожало, скручивало в болезненных спазмах.  Мальчишка никак не мог это контролировать, как и сдавленный скулеж, переходящий в животный рык.  Зверь внутри  еще пытался бороться, завладеть телом, и Ян просто не знал, как его подавить и успокоить. Он очень отдаленно улавливал звуки знакомого голоса, но не улавливал смысл. Только ощущал, как его  вдавливает тяжелое тело во что-то мягкое, лишая возможности не только вырваться, но и  даже шевелиться. Парнишка впился неожиданно отросшими когтями в мягкую материю, вспарывая ее, и бессильно взвыл, утыкаясь влажным от слез лицом в диван.
На какое-то время он замер, лишь вздрагивая от каждого неровного вздоха, будто вместе с воздухом входили раскаленные иголки.   Обостренное обоняние улавливало  знакомые запахи, которые заполняли все вокруг, тяжесть и тепло чужого тела в какой-то миг показались такими правильными и нужными, до боли знакомыми, что отпало всякое желание рыпаться. Мальчишка затих окончательно, обессиленно обмяк, изредка приглушенно всхлипывая.  В голове все еще была полная сумятица,  звериная сущность билась  в клетке человеческого сознания, скорее от отчаяния и непокорности, свойственной им обоим, но без надежды вырваться на свободу.  Ян постепенно успокаивался, хотя не мог еще до конца осознать себя,  но он уловил знакомые звуки, из которых складывались знакомые слова. «Микки? Это я?... Кто… Ян… Янянянян…»
-Я..н… и..мя..  -  чуть слышно выдохнул, еще не совсем понимая смысла. Язык с трудом ворочался в пересохшем рту, только сейчас звереныш понял, как сильно хочется пить. – Сэм.. Где?.. – еще одни знакомые звуки. Что за Сэм? Он пока не мог понять.
Парнишка с трудом повернул голову немного на бок, чтобы не  утыкаться моськой в диван, и можно было легче вдохнуть. Расфокусированный взгляд скользнул по смутно знакомым предметам, но никак не мог  настроиться на нужное восприятие. Зрачок судорожно подергивался, так и норовя вытянуться в звериную форму.  Сложно было начать думать как человек, особенно когда все чувственное восприятие сбито, и то и дело в гудящую голову вбиваются особо громкие звуки, от изобилия запахов начинает мутить, а желудок скручивает в болезненном спазме. Мальчишка слабо пошевелил затекшими от неудобной позы руками, дернулся, когда зверь внутри особо сильно грызанул сознание и взвыл так, что зазвенело в ушах, и зажмурился. – Умоолкниии… - тихо заскулил, не отдавая себе отчета.  На глазах вновь выступили слезы, подросток моргнул пару раз, и снова зажмурился. Смотреть было все еще больно. Но все равно он немного приходил в себя, с трудом, но все же мог формировать простейшие мысли и звуки, хоть больше это и было рефлекторно, не до конца осознанно. – Больно… пусти…